Анатаваны спіс

Герчик, М. Избранные произведения : в 2 т. / Михаил Герчик ; [предисл. Б. Бурьяна]. – Минск : Мастацкая лiтаратура, 1992.

Т. 1. Обретение надежды : роман. – 526 с.

Т. 2. Отдаёшь навсегда; Возвращение к себе : романы. – 574 с.

Отрывок из романа «Обретение надежды»

«…В ближайшие дни срочных дел и «важных» заседаний, на которых ему было бы необходимо присутствовать, не предвиделось, и Вересов решил съездить в гомельский онкодиспансер.

Он любил такие поездки и тщательно готовился к ним, потому что понимал: один институт на республику, даже первоклассный, — этого слишком мало, чтобы успешно бороться против рака и побеждать его. Военная косточка, он охотно пользовался в своих рассуждениях привычными армейскими понятиями, и тогда институт представлялся ему штабом армии. Там разрабатывались стратегия и тактика обороны и наступления, готовились кадры высшего и среднего комсостава, рождались и проходили проверку новые идеи, виды и типы вооружений, отрабатывались общие методы борьбы. Онкодиспансеры в областных центрах и крупных городах были его дивизиями, каждая занимала свой огневой рубеж, и он прекрасно знал, что армия сильна силой своих дивизий, и заботливо укреплял их. Он отыскивал и диспансерах молодых талантливых врачей для институтской ординатуры и аспирантуры, щедро делился новейшим лабораторным и клиническим оборудованием и приборами, добивался у городских властей помещений, квартир, машин. Он приезжал туда не грозным ревизором, наделенным властью казнить и миловать, хотя все знали, что ни одно мало-мальски серьезное упущение не укроется от его глаз, а опекуном, советчиком, учителем. Нет для врача лучшей школы, чем поассистировать опытному хирургу на сложной операции, посидеть рядом с ним на консилиуме, когда в муках рождается диагноз, от которого зачастую зависит человеческая жизнь. Сколько книг ни читай, все равно не вычитаешь того, что увидишь и запомнишь, поработав рядом с мастером.

Диспансеры руководили полками и батальонами — районными поликлиниками, врачебными участками. Именно там создавался первый, главный заслон против рака, именно там закладывались все будущие победы армии.

И еще у него была своя разведка — подвижные станции ранней диагностики.

Система эта складывалась нелегко и непросто. Когда Николай Александрович приехал в Сосновку, передней линии практически не было. Районные поликлиники и участки не имели ни новейшей аппаратуры для диагностики, ни специалистов. В мединститутах онкологию не преподавали, немногие врачи, проходившие специализацию при институте усовершенствования, были нарасхват и в основном оседали в областных центрах. Найти квалифицированного онколога на селе было невозможно, а именно из села в диспансеры чаще всего поступали больные, которые уже не поддавались никакому лечению. Онкодиспансеры были дивизиями, кадры для которых еще предстояло готовить и готовить.

Институт их готовил. Все эти годы. Теперь у Вересова был передний край, но ему самому уже редко доводилось туда забираться. Все правильно: если дивизии и полки по-настоящему боеспособны, командующий редко лазает по окопам, перед ним стоят совсем иные задачи. Но Николая Александровича это огорчало. Тем с большей охотой, едва лишь позволяло время, он выезжал в онкодиспансеры, у которых уже появилась не только прямая, но и обратная связь с передней линией.

Обычно он брал с собой в эти поездки самых опытных своих специалистов: Сухорукова, Нифагину, Басова, Мельникова — тех, кто мог учить. В Гомель он решил взять Минаеву.

Аспирантка Минаева врачей гомельского онкодиспансера ничему научить не могла, ей самой еще предстояло учиться и учиться. Подписывая приказ о ее командировке, Николай Александрович понимал, что еще неделю назад так не поступил бы, что делает это не для пользы дела, а по собственной прихоти: захотелось побыть с понравившейся женщиной в чужом городе, где никто, кроме нескольких коллег, его не знает. Это смущало и злило: вот ведь дурацкое положение! То-то зашушукаются в клинике и лабораториях.

Мысль о том, что кто-то неведомый, безликий может обсуждать его дела, привела Николая Александровича в ярость, он расписался на приказе с такой силой, что перо прорвало бумагу. Ну и пусть шушукаются, на чужой роток не накинешь платок. Надоест — перестанут. Уж до объяснений-то я не унижусь, не бывать этому. Хотя за объяснениями ходить далеко не надо: сегодня — аспирантка, завтра — кандидат наук, руководитель научного подразделения, пусть присматривается, надо смелее выдвигать молодежь на самостоятельную ответственную работу. Туристкой разгуливать не будет: проверит ведение документации, историй болезней, побывает на обходе, на консилиуме, может, на операции. Сделает больше, чем в институте, уж это точно…»

Герчык, М. Вяртанне да сябе : раман / Міхась Герчык. – Мінск : Маст. літ., 1989. – 287 с. : іл.

Урывак з рамана «Вяртанне да сябе»:

«…3 мяне пасмейваліся: ты нікога не кахала, акрамя свайго мужа, ты не ведаеш, што такое каханне. Пакахаеш, і куды падзенуцца ўсе твае прынцыпы, уся твая балбатня. Можа, у гэтым нешта ёсць? Ды не, глупства. Каханне... Каханне, што бласлаўляе ўсё: падман, здраду, духоўную спустошанасць і распусту… Божа мой, у якія толькі рознакаляровыя лахманы не апранаюць людзі гэта пачуццё, каб прыхаваць няўтольную прагу да асалоды! Каханне апраўдала Анну Карэніну, і мадам Бавары, і шолахаўскую Аксінню… Уся сусветная літаратура — бясконцы гімн каханню. Але ўсе чамусьці кахаюць не сваіх жонак, а чужых, не сваіх мужоў, а чужых. Спрадвеку кахаюць толькі чужых, вось што смешна. Адна толькі Таццяна, бедная пушкінская Таццяна: «Но я другому отдана и буду век ему верна». Для ўсіх астатніх вернасць — гэта нешта дробнае, недарэчнае, непатрэбнае, як старая, падраная панчоха. Арсен, калі схапіць яго за руку, будзе таксама гаварыць пра каханне. I ніхто не помніць пра абавязкі. Перад жонкай або мужам, перад дзецьмі, перад грамадствам, нарэшце. Бо разбэшчанасць, непераборлівасць, няўменне кіраваць сваімі пачуццямі — усё гэта разбурае грамадства. Хто падлічыць, колькі я не зрабіла, страціла за сённяшні дзень, калі я і жыву і як быццам не жыву зусім? А Чумакоў? Гэта ён перада мной трымаўся, стараўся выглядаць спакойным, а я ж бачыла, што ў яго дрыжалі рукі, калі ён даставаў цыгарэту з пачка. У хірурга дрыжалі рукі, як у алкаголіка, — ох, не зайздрошчу я тым, хто ў гэтыя дні трапіць яму пад нож!

Яна адкрыла сумачку, выняла пудраніцу, зірнула ў люстэрка. Убачыла свой акамянелы твар, з запалымі шчокамі, з яшчэ больш чым звычайна абвостранымі скуламі, поўныя стрыманага болю пацямнелыя вочы, міжвольна здзівілася, як шмат стала ў валасах сівізны. Асабліва прыкметна яна на скронях, іх быццам снегам прыцерушыла. Няўжо ўсё гэты званок, раней жа, здаецца, столькі і не было, — з тугой падумала яна. А ўрэшце, калі я апошні раз глядзелася ў люстэрка?.. У мяне нават на гэта ніколі не хапала часу…

Па яе разлікэх Арсен і Ірына маглі з’явіцца на вуліцы Дзімітрава недзе на пачатку сёмай — апошнім часам у іх узяліся за дысцыпліну, ён скардзіўся, што прыходзіцца сядзець ад званка да званка: за пяць мінут да канца рабочага дня могуць зрабіць праверку. Ну, што ж, часу дайсці і выбраць зручнае месца, каб назіраць за домам нумар адзінаццаць, не баючыся, што заўважаць, яшчэ хапае.

Яна паціху пайшла наўскасяк цераз скверык каля кінатэатра «Беларусь». Раніцай працерушыў дробны, але спорны дожджык, змыў шэры пыл з дрэў, падзеляніў траву. Спявалі птушкі, скверык звінеў дзіцячымі галасамі. Неба было высокае і сіняе, яно яшчэ не выгарала ад летняй спёкі, і жоўтае, яркае — аж вочы ламала — сонца купалася ў ім. Валянціне Іванаўне мо ўпершыню захацелася апынуцца на дачы. Ціхі ветрык перабірае галінкі на бярозах пад вокнамі, асіпла кувае зязюля, лічачы чыесьці непражытыя гады і няспраўджаныя надзеі, на градах набірае сілу пустазелле… Упусціш яго з вясны, потым не выбераш за ўсё лета. Паехаць бы вечарам, папоркацца якую гадзіну ў цёплай зямлі, што той манікюр, ліха з ім, з манікюрам, неяк адмыла б рукі… Не, больш я туды не паеду. Не вельмі я любіла тую дачу, што тут гаварыць, для мяне гэта была работа, толькі работа, не памятаю, каб я там паляжала, пазагарала, адпачыла, як іншыя. А што дзіўнага? У іншых два выхадныя, дзень паробяць, дзень адпачываюць, а ў мяне часта і аднаго няма, прыедзеш, а ўсё зарасло, занядбана, хапаеш, хапаеш, аж спіны не разагнуць. I гарод, і дачу прыбраць, падлогі памыць і згатаваць нешта — хоць ты разарвіся. А вернешся вечарам дамоў — і дома цябе чакае тое ж самае: мыць, прыбіраць, гатаваць… за што ж мне было любіць тую дачу? А вось, напэўна, больш ніколі там не буду — і сумна на душы, як быццам нейкая часцінка яе адмерла і ўжо не ўваскрэсне. Машына стаіць на пляцоўцы каля дома, ключы валяюцца на серванце, дзе Арсен іх кінуў, цяпер ён будзе ездзіць на дачу на самазвале, як мы ездзілі раней, столькі год запар. А чаму гэта я вырашыла, дурніца, што ён паедзе на дачу, у яго ж цяпер ёсць кватэра на вуліцы Дзімітрава, што яму там рабіць, на той дачы?

Сквер і кінатэатр ужо даўно засталіся ззаду. Валянціна Іванаўна, занятая сваімі думкамі, і сама не заўважыла, як паглыбілася ў лабірынт ціхіх драўляных вулачак — аж неяк не верылася, што такая старасветчына яшчэ захавалася ў самым цэнтры Мінска, за шырокімі плячыма шматпавярховых будынін…»

Герчик, М. Отдаёшь навсегда : раман / Михаил Герчик. – Минск : Маст. лит., 1986. – 253 с.

Отрывок из романа «Обретение надежды»:

«…Я просыпаюсь рано-рано, гораздо раньше Лиды. Ей так хочется хоть разок встать раньше меня, но она соня, а будильника мы еще не купили, и это ей никак не удается.

Вот уже сколько времени мы вместе — почти трое суток! — а я все не могу поверить, что это она, что она моя жена. Каждое утро я просыпаюсь со странным чувством ирреальности: мне кажется, что это просто сон, что стоит открыть глаза и я не увижу ее, и, наверно, это чувство не дает мне спать. Проснувшись, я суеверно не открываю глаза, я лежу тихонько, как мышь, пока не уловлю ее дыхания, пока не почувствую, как ее волосы щекочут мне лицо. Тогда я открываю глаза и вижу ее — она спит на боку, подогнув круглые коленки и обиженно оттопырив губу, — и я беззвучно смеюсь от счастья, и не шевелюсь, чтобы не разбудить ее неловким движением, и ловлю губами тугие завитки волос у нее на виске, огненно-рыжие и теплые завитки. Так я могу лежать долго-долго, и смотреть на нее, и думать о всякой всячине.

Что нужно человеку, чтобы почувствовать себя счастливым? Мы много говорим о счастье, о том, что у каждого для него своя мерка: у больших людей — большая, у маленьких — маленькая, я все это знаю. Но ведь и большие и маленькие могут почувствовать себя счастливыми, проснувшись вот так, как я, — солнце бьет в окно, на тополях почки скоро набрякнут, взорвутся и выбросят вместо осколков зеленые листочки, и та, единственная во всей вселенной, женщина, о которой ты мечтал всю свою жизнь, ровно дышит во сне, по-детски обиженно оттопырив нижнюю губу и подогнув круглые коленки, и ты забываешь, начисто забываешь о том, что у тебя вместо рук обрубки, что ты не можешь провести пальцами по ее теплой коже, ты забываешь об этом и о многом другом и чувствуешь себя сильным и молодым, способным горы свернуть, — разве это не счастье?!

Что нужно человеку, чтоб почувствовать себя счастливым, а жизнь стоящей: крыша над головой, и любовь, и работа, на которую ты идешь с удовольствием, и надежные друзья, те, кто подставит плечо, когда тебя собьет с ног. И еще, конечно, нужно, чтобы ни одного подлеца не осталось на свете, и ни одного обиженного, и ни одного голодного… И чтобы всем на свете было хорошо и радостно, как тебе, потому что тебе никогда не будет хорошо, если где-то рвутся бомбы, и льется кровь, и бродят голодные дети… И ты даже не замечаешь, как твое, маленькое, личное перерастает в общечеловеческое — дом складывается из кирпичей, а общечеловеческое счастье — из твоего, моего, его счастья… Мещанство — это не тогда, когда тебя сделали несчастным тесные туфли, а когда ты без конца рассказываешь любому и каждому про свои мозоли; тесные туфли надо сбросить и постараться их больше не обувать…»

Кнігі для дзяцей і падлеткаў

Герчик, М. Ветер рвёт паутину : повесть / Михаил Герчик. – Минск : Юнацтва, 1990. – 384 с.

Герчик, М. Самое синее небо : повести и рассказы / Михаил Герчик. – Минск : Юнацтва, 1982. – 351 с.

Герчик, М. Повесть о золотой рыбке / Михаил Герчик. – Минск : Беларусь, 1968. – 232 с. : ил.